Мюзикл «Наташа, Пьер и великая комета 1812 года» (Natasha, Pierre and the Great Comet of 1812) без натяжки можно назвать актуальной театральной сенсацией Нью-Йорка. С момента премьеры на специально выстроенной площадке в Мясоразделочном квартале (Meatpacking District) — модном районе нижнего Манхеттена, «оккупированном» художниками, дизайнерами и прочими представителями творческой богемы, — это произведение ходит в любимцах у непримиримой американской критики, а в числе поклонников шоу — бродвейские звезды (например, Джесси Тайлер Фергюсон (Jesse Tyler Ferguson) и, главное, легенда американского музыкального театра Стивен Сондхайм (Stephen Sondheim). Последний факт стал каплей, переполнившей чашу любопытства команды Мюзиклов.Ru к проекту, и, оказавшись в Большом Яблоке, мы немедленно отправились на пересечение 13-й улицы и Вашингтон-стрит в клуб «Казино», где и играется мюзикл по роману «Война и мир».
В этом проекте необычно все.
Во-первых, пространство, организованное как русский кабак. Историю «Наташи, Пьера и великой кометы 1812 года» актеры разыгрывают прямо между столиками, за которыми ужинают зрители. Сразу заметим, кухня отличная, но жевать во время представления катастрофически трудно: действие захватывает настолько, что про вилку вспоминаешь лишь в антракте, а рюмку водки или бокал шампанского поднимаешь только когда об этом просят актеры.
Это, кстати, во-вторых — взаимодействие артистов с публикой. При выбранной для спектакля площадке интерактив неизбежен, но он ни в коем случае не является заигрыванием со зрителями, а выглядит уместно и очень изобретательно.
В-третьих, юмор. Его в избытке, и невероятным кажется факт извлечения его из такой неподъемной программной махины, коей в представлении большинства является «Война и мир». Шутки здесь по делу и действительно остроумны, а высмеивания клише о русских выглядит как минимум дружелюбно: «Да, мы знаем, что это штампы, но мы представляем вас именно такими и такими, кстати, и любим». По окончании шоу кажется, что весь этот юмор был заложен в «Войну и мир» самим Львом Николаевичем, и остается только догадываться, почему ты этого раньше не разглядел. Впрочем, нарочитое веселье (а как же иначе в кабаке?!) ничуть не смазывает впечатления от по-настоящему трогательных лирических сцен — арий и дуэтов, которые на раз вышибают слезу у благодарного зрителя.
И в-четвертых (и в-главных). Музыкальное полотно спектакля, которое восходит и к русской традиционной мелодике, и к настоящему року, и французскому шансону, несмотря на всю свою эклектичность, выглядит на удивление цельным и ладно скроенным материалом. Кроме того, возникает ощущение, что композитор унаследовал все самое лучшее из двух «мюзикловых» миров, если вообще возможно такое разделение. Скажем, финальный хор шоу явно был написан под влиянием того же Стивена Сондхайма — представителя интеллектуального психологического театра, а красивейшие мелодии лирических номеров ничуть не уступают лучшим образцам из творчества Эндрю Ллойд-Уэббера, которого условно можно назвать автором, тяготеющим к созданию исключительно музыкальных блокбастеров.
Фрагменты из мюзикла «Наташа, Пьер и великая комета 1812 года»
Prologue
Charming
Sonya Alone
Letters
Natasha Lost
Мы уже предвидим реакцию иных российских театралов, которые не могут представить себе «Войну и мир» в ресторане да еще и в жанре мюзикла. Повремените осуждать: сам композитор видит свое произведение в более традиционном сценическом пространстве, а жанр «Наташи, Пьера и великой кометы 1812 года» определяет как оперу, пусть и с приставкой «электропоп».
Мюзиклы.Ru встретились с автором первой электропоп-оперы по мотивам «Войны и мира» Дэйвом Маллоем за час до начала шоу прямо в клубе «Казино»: композитор сам играет главную роль (и это еще один довольно редкий случай для мюзикла) в собственном шоу.
— Встречая иностранца, проявляющего живой интерес к нашей культуре, едва ли не всякий русский задается вопросом: а не связан ли этот иностранец кровными узами с нашей великой Родиной?
— Почти связан. У меня латышские корни. Поэтому я чувствую в себе славянские традиции.
— Значит, вы родились в Латвии?
— Нет, я родился в Америке. В Латвии родилась моя мама, откуда она эмигрировала в США. Я же вырос здесь, в большой латвийской общине. Я был с детства окружен славянской культурой. Знаете, все эти страсти, песни, музыка, культура пития.
— Теперь я понимаю, почему вы поместили «Войну и мир» в ресторан. Скажите в таком случае, потребление водки необходимо для правильного восприятия «Наташи...»? Сколько мне нужно выпить, чтобы получить наибольшее удовольствие?
— Зависит от того, насколько вы умеете пить! (смеется). Вы можете немного выпить и остаться с нами, а можете стать очень сонным. Мы постараемся проследить за этим.
— Я читал, что мысль о формате этого спектакля пришла вам в голову после посещения кафе «Маргарита» в Москве. Значит ли это, что «Наташа...» может существовать только в атмосфере русского кабака?
— Мы с командой думали и много разговаривали на эту тему. Сработает ли это шоу в обычном театральном зале, где публика находится от актера на значительном расстоянии, или утратит какое-то свое веселье? Я думаю, что сработает, и рассчитываю когда-нибудь сделать «большую» версию этого спектакля. Но именно для этой постановки очень важна эстетика заведения, подобного клубу «Казино». Поэтому мы хотим использовать эту площадку так долго, сколько сможем. Не забывая о планах на постановку в традиционном театре.
— То есть вам не чужды мысли о большом коммерческом успехе? Или признания среди «продвинутой» публики вполне достаточно?
— Я не думаю о результате. Мне просто нравится заниматься творчеством. Я с благодарностью отношусь к свалившемуся на меня успеху и буду просто счастлив, если так продолжится и дальше, но это не основная моя цель. Порой мы с режиссером замышляем проекты, у которых напрочь отсутствует коммерческий потенциал. Странные, даже абстрактные. Например, спектакль про Рахманинова и гипноз — вы знаете, одно из произведений для фортепиано у Рахманинова посвящено гипнозу. Это будет сюрреалистическая пьеса. Но если подвернется подходящий сюжет, я с удовольствием сочиню еще один «хит».
— Что вас радует, а что расстраивает в современном музыкальном театре? Я имею в виду прежде всего Бродвей. Можете говорить начистоту – это интервью выйдет только на русском языке.
— (Смеется) У бродвейских мюзиклов особое, специфическое звучание. Оно не имеет ничего общего с музыкой, которую я привык слушать: Томом Уэйтсом, Бьорк, новыми инди-, рок- и электронные группами. Работая над «Наташей...», я старался добиться более актуального звучания. Мне хотелось избавиться от мюзиклового стиля. Я им несколько пресытился.
— Кроме того, как я понимаю, вы хотели добиться и некоторой «русскости» звучания. Судя по прежним интервью, вы хорошо знакомы с русской классической музыкой. А слушали ли в процессе написания что-нибудь из российской или даже советской эстрады?
— В основном, конечно, я слушал классику, но старался найти что-то более современное. Мощное впечатление на меня произвел один парень, я даже что-то написал в его стиле для «Наташи...» Как его... Не могу вспомнить. Но я его обожаю. У него такой, знаете, резкий голос. Вроде Уэйтса. Сейчас найду. (Открывает ноутбук. В обширном «кириллическом» плейлисте — Алла Пугачева, Алексей Рыбников, Эдуард Артемьев, Пелагея, Алексей Айги и ансабль «4’33» и даже Сергей Ли с Теоной Дольниковой). Вот, нашел. Очень резкий голос. Ты его знаешь?
— Разумеется, Владимир Высоцкий — настоящая легенда советской сцены.
— Вот его я реально много слушал. У меня невероятное количество его записей. А этот русский сборник мы собрали с друзьями совместными усилиями. Я разослал им кучу писем с просьбой вспомнить русских исполнителей, с которыми они знакомы, и мне был выдан целый список имен. А вот это ты знаешь? Одна популярная песня из 70-х, это не Высоцкий, но она мне очень нравится. «Поворот» что ли? Как-то так называется. (Напевает).
—Да, это группа «Машина времени».
— Я ее в шоу не использовал, но слушал иногда. Для вдохновения (смеется).
— А все-таки — почему «Война и мир»?
— Лет шесть-семь назад я работал на круизном лайнере. У меня было полно свободного времени. Моя девушка осталась на берегу, и мы с ней условились читать в разлуке одновременно какую-нибудь объемную эпическую книгу. Незадолго до этого мы закончили «Анну Каренину», поэтому решили взяться за «Войну и мир». И вот мы дошли до одного фрагмента в 70 страниц, который нас просто поразил! В нем рассказывалось о «падении» Наташи. Мне показалось, что этот материл идеально подходит для мюзикла, он даже структурно напоминал мюзиклы Роджерса и Хаммерстайна. Кроме того, мне очень импонировал Пьер.
— Именно поэтому вы решили сыграть эту роль в итоге? Знаете, все русские школьницы, читая «Войну и мир», вздыхают по Андрею Болконскому. А у вас поется «Andrey isn’t here».
— Ну посмотрите на меня — какой я Андрей? (смеется). Я чувствую себя Пьером, и не только физически. Я соотношу себя с этим персонажем. Мне было 20, когда я читал «Войну и мир». В тот момент я находился в таком же поиске, как и Пьер. Я работал на лайнере, совсем один, без друзей, мне не хватало общения. Я испытывал мощный дискомфорт из-за этого вынужденного одиночества.
— В романе Толстого комета — символ надвигающейся беды, войны 1812 года. В то же время комета — это путеводная звезда для Пьера. По этой причине вы и вынесли комету в название мюзикла?
— Все верно. Но вообще все гораздо глубже. Комета — очень сложная, богатая метафора. Это и конец света, и новый смысл жизни, который обрел Пьер. Мне нравится, что Пьер относится к ней иначе, чем остальные герои. А еще это отличный кульминационный момент для шоу. Поэтому такое название. Зритель знает о комете и даже ждет ее. Но не понимает, что имеется в виду, и когда она появится.
— Это что касается серьезного пласта в вашем спектакле. Но меня ваше шоу, честно говоря, привлекло в первую очередь своим юмором. Те несколько номеров, аудио которых выложено в интернете, они же реально очень смешные. Скажите, как вы посмели так поступить с Толстым?
— Мне кажется, у большинства классических произведений такая, знаете, плохая репутация. Все думают, что классика — это скучно. Но когда начинаешь вникать, то понимаешь, насколько это может быть забавным. Читая «Войну и мир», я иногда не мог сдержаться и смеялся в голос. Таких вещей я постарался вместить в шоу как можно больше.
— Планируется ли запись альбома Natasha, Pierre & The Great Comet of 1812?
— Да, мы очень на это рассчитываем. Но это вопрос времени и денег. Надеемся, что сможем это сделать этим летом.
— Вы сами создавали оркестровки для «Наташи…». Почему? Этому даже была посвящена целая статья в «Вашингтон Пост», так как, если я правильно понимаю, сегодня это большая редкость.
— Я учился классической композиции. Я изучал Стравинского. Половина того, что делает Стравинского великим — собственные оркестровки. Не только мелодия, но и то, как она начинается фаготами в высоком регистре, затем вступают струнные, потому присоединяются трубы и так далее. Я мыслю оркестровками. Я никогда не пишу просто мелодию, я сочиняю мелодию для виолончели в сопровождении гобоя. Как любой классический композитор. Бетховен ведь тоже сам делал оркестровки!
— Как вы относитесь к произведениям, созданными непрофессиональными музыкантами? Ощущаете ли вы разницу в творчестве композиторов с фундаментальным образованием и талантливых самоучек?
— Нет, разницы не слышу. Образование действительно помогает, но есть множество композиторов, которые обходились без консерватории. Боб Дилан отличный тому пример. Я не думаю, что наличие образования обязательно. Особенно в мире рока.
— А в случае с мюзиклами? Скажем, триумфатора «Тони-2011» — «Книгу Мормона» (The Book of Mormon) — создали гениальные выскочки из «Южного парка» Трей Паркер и Мэтт Стоун, которые не учились классической композиции.
— Мне понравился этот мюзикл. Очень веселое шоу! Уморительное, на грани! Я бы не сказал, что музыкально это шедевр. Но музыка «Книги...» отлично выполняет ту функцию, которую должна выполнять. Еще во мне отозвалась постановка Next to Normal. А вообще у меня не получается много смотреть, потому что все бродвейские шоу такие дорогие! Серьезно — цена на билеты слишком высока, чтобы ходить на каждую новую постановку.
— А если говорить о мегахитах вроде «Отверженых» или «Призрака Оперы»?
— Я люблю «Отверженных», потому что это шоу, на котором я вырос. Первый мюзикл, который я увидел. Но я никогда не смотрел «Призрака», «Злую» или «Короля Льва». Говорю же — они чересчур дорогие.
— Кстати, «Мюзиклы.Ru» в курсе, что когда-то вы играли в малобюджетной версии «Мисс Сайгон». Сегодня вы бы пошли на такой шаг?
— Я бы подумал. Сейчас я ощущаю себя композитором, и если играю, то только в своих вещах. «Мисс Сайгон» ставилась в очень маленьком театре в Окленде в Калифорнии. Там никто не знал, кто ты такой. Тогда у меня был отличный шанс изучить мюзикл изнутри. И я им воспользовался. Тем более, что я люблю этот мюзикл.
— Кто из современных композиторов для вас является несомненным авторитетом?
— Те, кого я упоминал ранее. Том Уэйтс, Бьорк, Принс. Да, правда, очень люблю Принса. «Радиохед» еще.
—А из композиторов, пишущих мюзиклы?
— Люблю многое из творчества Сондхайма. Sweeney Tood, например. Или Pacific Ouvertures — музыка в этом произведении очень странная, с невероятными оркестровками, такой диалог японской музыки и японской культуры. Company еще. Этот мюзикл просто обожаю.
— Вы уже как-то рассказывали, что встречались со Стивеном Сондхаймом. Дал ли он вам какой-то дельный совет?
— Да, мне повезло встретиться с ним. Мы долго беседовали за стаканчиком вина. Это было как раз в то время, когда к нашему проекту присоединился коммерческий продюсер, и Сондхайм дал полезные советы относительно продюсирования. Главное — сотрудничать, ты должен относиться к продюсеру как к части творческой команды. Обычно эти вещи разделяются: творцы отдельно, деньги отдельно.
— Если бы была возможность поговорить с кем-то из уже ушедших композиторов, с кем бы вы хотели пообщаться и о чем бы спросили?
— Не знаю, не задумывался. Я участвовал в шоу «Три пианино», оно было посвящено Шуберту. Вот с ним я бы очень хотел поговорить. Он умер таким молодым, у него была тяжелая жизнь. Кстати, вся эта атмосфера с едой и напитками пришла в «Наташу...» как раз из этого шоу. Шуберт устраивал шубертианы — такие вечеринки, на которых он показывал свои песни, а гости пили и танцевали. Да, с ним бы я поговорил. Еще со Стравинским — у него была выдающаяся карьера. И с Бобом Диланом, конечно!
— Кого еще из классиков русской литературы вы намерены препарировать в будущем? Слышал, что вы затеваете проект по Гоголю.
— На самом деле я его уже реализовал. Мой первый опыт написания музыки для сцены был основан на нескольких произведениях Гоголя, включая «Нос» и «Записки сумасшедшего». Это было здорово.
— Может, на волне интереса к «Наташе...» его восстановить?
— Ну, нет. Это было что-то вроде студенческой работы. Я был тогда слишком молод и неопытен. Что касается русской классики, то я очень люблю Достоевского. Хотя он, может быть, тяжеловат для сцены из-за большого количества философии. Возможно, я мог бы сделать еще что-то по «Войне и миру». Там еще работы не на один мюзикл (улыбается). Да, пожалуй, займусь опять «Войной и миром», историей Андрея.
Dave Malloy
Композитор, либреттист, актер, саундизайнер, музыкальный руководитель, пианист.
Автор семи мюзиклов, последний из которых — «Наташа, Пьер и великая комета 1812 года» (Natasha, Pierre and the Great Comet of 1812) — был удостоен премии Obie еженедельника Village Voice, премии Ричарда Роджерса, премии Альянса офф-Бродвейских театров за лучший новый мюзикл, пяти номинаций на премию Отдела драмы и двух номинаций на премию Лиги драмы.
davemalloy.com
2013, Москва — Нью-Йорк
